От Парижа до Берлина по карте Челябинской области 

Достопримечательности  Челябинской  области;  происхождение  топонимов (названий)  географических  объектов

Золотая лихорадка

Теперь, когда старая, обессилевшая Мария сидела на большом сером камне, вся жизнь мысленно протекала перед ее глазами. Вспомнила она красавиц-русалок, всплывавших из темных глубин заросшего пруда среди Розовых клочков легкого тумана.

— Иди, Машенька, поиграй с нами, — ласково манили они, покачиваясь на воде.

Их рыбья чешуя блестела и отливала малиновым цветом. Русалки протягивали к ней свои белые воздушные руки, но Мария боялась их, убегала, догоняла мать и теток, прижималась к ним и шепотом рассказывала об увиденном.

— Дьявольское наваждение! — пугались женщины и торопливо крестили девочку.

Потом собирали в лесу ягоды, грибы, целебные травы. А когда возвращались домой, Мария опять бежала к пруду и жаждала новой встречи с водяными девками.

Однажды вечером она встретила одинокую русалку. Та сидела на берегу и чесала гребешком длинные волосы, свесившиеся в воду, будто конская грива. Русалка была стара и безобразна. Увидев Машу, она оскалила редкие гнилые зубы, сердито бросилась в воду, охладив девочку градом брызг. С тех пор Маша боялась одна подходить к пруду.

Вспомнила она родительский дом, где жила в довольстве и где над всеми и всем правил суровый отец, где его житейский наказ: «Копи деньги!» — почитался за Божий перст. И Мария стала тайком копить деньги. Кержацкие законы соблюдались неукоснительно. Суеверия и религиозный фанатизм, совмещенные с крепким хозяйским расчетом, умножили богатства отца, но не сделали его скупым. Большая семья жила обеспеченно. Воля отца не ставилась под сомнение.

Но случился большой пожар. Часть построек богатого дома сгорела.

Огненный смерч метался над хоромами. Густой едкий дым обволакивал деревню. В воздух, как снаряды, взлетали красные головешки. Клочья соломы стреляли ослепительным фейерверком. Наутро обгоревшие мужики и бабы бродили по раскаленному пепелищу и подбирали уцелевшие пожитки.

Отец, запустив корявые пальцы в густую бороду, крепко задумался, долго молчал, а потом изрек:

— Свершился Божий суд. Надо молиться, просить прощения и милости Всевышнего в святых лаврах.

Мария с матерью и небольшой толпой богомольцев отправились в «Иерусалим». Шли по каменистым тропам, топким болотам, через бурные реки, по глухим еловым лесам. Спали на земле у обочин дорог, плохо ели, больше постились, мало пили, подвергали себя неудобствам и мукам. Обрадовавшись добрым приношениям, храмовая братия встретила их приветливо.

Неделю молились погорельцы в лавре, ставили свечи, очищались от пагубной скверны и лукавых помыслов. Утешенные святыми отцами, они отправились в обратный путь по той же лесной глухомани. Впереди толпы шла маленькая Мария с неопалимой трехручицей - Богородицей на руках, прислоненной к груди, — святой иконой, подаренной матери ласковым архиереем.

Позднее не раз случались пожары, не раз свирепый ветер разбрасывал по деревне огненные языки и пламя, не раз Мария ходила вокруг дома с неопалимой иконой, а проворные бабы и мужики кропили крышу и стены водой. И дом выстаивал. Соседние избы выгорали, а отцовские хоромы оставались невредимыми на зависть другим. Воистину святая икона обладала чудодейственной силой. Мать и дочь поставили ее в иконостас на самое почетное место, и каждое утро отбивали земные поклоны.

Шестнадцати лет Марию выдали замуж за Савву — сына богатого мельника-кержака Викулы Рогозина. Замужества Мария не испугалась и восприняла его как должное и необратимое. Девичью любовь она не испытала, а решение отца обсуждению не подлежало. Только перед отъездом в дом свекра горько расплакалась. Когда растроганная мать спросила, о чем она запечалилась, Мария ответила, что ей жаль расставаться с иконой. Пришлось матери отдать неопалимую Богородицу, чтобы утешить младшую дочь. И в последующие годы на раз бывали пожары, но буйный ветер относил беду в другую сторону.

Замужество мало изменило уклад жизни Марии. Кержацкие порядки были для нее не новы. Только теперь она подчинялась не отцу с матерью, а Савве да свекру. Так велось исстари. Потом появились дети. Последним родился сын Иван. Вскоре умер Викула Рогозин, а затем недолго пожила и свекровь. Савва стал полноправным хозяином. К тому времени его богатства многократно возросли. Мария знала, что Савва обладал крупными деньгами, было у него золото и серебро. Помня семейную заповедь «Копи деньги!», она потихоньку откладывала золотишко на всякий случай. Чтобы об этом никто не узнал, она уговорила немого татарина-бочара сделать кадушку под мед с двойным дном. Туда и откладывала тайком Мария свои денежки и драгоценности.

Савва вел большое хозяйство. На лугах возле речки Бии паслись табуны лошадей, стада коров и овец. Он владел обширными земельными угодьями. Часть земель он арендовал у еланлинских татар и мещеряков. На берегу Ая ниже Белого брода он держал большой пчельник. Семейная жизнь была тесно связана с мельницей. Жили они в большом двухэтажном доме ниже плотины у дороги, огибавшей известняковую скалу «Соснин камень» при выезде из Айлино в Верхнеайский выселок и Старую пристань. Дом был построен со вкусом на высоком фундаменте из тесаных камней. Фронтоны и наличники украшали резные деревянные кружева. Железная крыша была тогда редкостью, но Рогозины покрыли дом листовым железом. Внутренние покои хоромов поштукатурили и отделали с большим художественным мастерством. Половицы настелили широкие, гладкие и покрасили яично-желтой бакальской охрой. Ниже первого этажа соорудили глубокий, вместительный погреб, ключи от которого. Савва носил на серебряном гайтане вместе с нательным крестом по обычаю предков. Возле дома разросся сад. Широко раскинув могучие кроны, взметнулись в небо высокоствольные лиственницы, на которые хозяин навесил пчелиные борти.

Так и тянулась бы жизнь в богатой мельничной усадьбе своим медленным, размеренным и однообразным чередом без заметных перемен, если бы в дом Саввы Рогозина не заглянул странный отшельник-кержак.

Появился он в Троицу. В часы утреннего богослужения Савва и Мария заметили высокого пожилого богомольца с густой курчавой бородой и иконописным лицом. За плечами он держал тяжелую котомку. Живописная рвань, которой был прикрыт кержак, и усердие, с которым он молился, поразили Савву. После обедни он опять встретил незнакомца возле церковной ограды и пригласил к себе.

За угощением между странником и Саввой наладился душевный разговор. Гость назвался Аверкием и признал в дружелюбном хозяине своего брата во Христе. В конце откровенной беседы Аверкий поведал свою тайну. Он пострадал за святую праведную веру, обвинив высшее казанское духовенство в ненасытном чревоугодии, распутных пороках и связях с сатаной, за что был судим, отречен от церкви и сослан на каторжные работы в Невьянский завод, где работал в рудниках и возил тачки с тяжелой рудой. Там он возненавидел горного приказчика за жестокое обращение с каторжниками. Однажды ночью он сумел снять кандалы и сбежал в тайгу. Аверкий выследил приказчика, убил его, забрал ключи и залез в казну, прихватив большие драгоценности. Аверкий не скрывал, что украденное золото находилось при нем. Больше года беглец скрывался от преследования полиции. Он искал уединения и приюта среди мирных кержаков-землепашцев и оставшуюся жизнь решил посвятить молитве.

Савва предложил страннику работать у него на пасеке и обещал, что Аверкий будет жить в полном одиночестве и вдали от мирской суеты, а молиться он может в пещере, которая находилась на другом берегу реки. На том и договорились. Аверкий отдал на сохранение золото и деньги своему новому хозяину, а сам поселился в избушке на пчельнике, который стоял на правобережье Ая возле нынешнего Соснина брода и переката.

Шли годы. Пасека приносила большой доход, но Аверкий жил по-прежнему скромно, одиноко и был добровольным затворником каменной пещеры-кельи. С людьми он почти не встречался, кроме Саввы и прислуги, которая приносила ему пищу. Летом он был занят пчелами, а зимой делать было нечего, поэтому отшельник все время пропадал в пещерном склепе. Изредка ходил в избушку по льду замерзшей реки, забирал пищу и сразу же возвращался обратно. Вода была рядом. Недалеко струился подземный ключ, а в соседнем гроте — целое озеро. Чтобы не страдать от застоя, он проложил к роднику каменную лестницу со многими ступеньками, сделал себе убогую лежанку, повесил лампаду и икону, расчистил тесный ход, который выводил его к реке, построил верстак, на котором занимался столярным ремеслом и вырезал нательные крестики из пещерного «текучего камня» — сталактитов и сталагмитов. Никто не мешал ему. Только изредка мертвую тишину подземелий нарушали капли воды, падавшие с потолков громадных гротов да свист крыльев летучих мышей. Захочет, бывало, Аверкий подышать земным воздухом, идет к двадцатиметровому вертикальному провалу, который каменной трубой выходил на дневную поверхность. Из глубины вечного мрака были видны раскачивавшиеся верхушки деревьев, свесившиеся травинки да пятачок бледного неба с редкими полупотухшими звездами. Невольно подступала грусть. Отшельник возвращался к книгам, иконам и опять молился-молился перед неугасимой лампадой...

Прошло несколько лет, как в глухой айской пещере поселился Аверкий. За эти годы он постарел, стал прихварывать. Чтобы не умереть в полном одиночестве, старец задумал совершить паломничество в далекий таежный скит на Северный Урал. Для этого ему были нужны деньги, и они у него имелись, но хранились у Саввы. Аверкий рассказал о своем намерении хозяину. Савва встревожился. В его расчеты не входило упускать на сторону Аверкиевы капиталы, но подал вид, что согласен. Он сначала затормозил уход Аверкия, а потом стал отговаривать. Но Аверкий был упрям. Тогда Савва пошел на крайность — припугнул властями. Они поссорились. Разглядев в Савве все ту же алчность к золоту и его нежелание вернуть драгоценности, Аверкий притих. Все как будто пошло по-старому.

В голове затворника зароились темные, грешные мысли. Он решил выкрасть деньги. Сам Аверкий этого сделать не мог, так как не знал, где они хранились и как к ним попасть. Тогда старец обратил внимание на Зайнуллу, пятнадцатилетнего парнишку-татарчонка, который состоял в работниках у Саввы и жил со своим дедушкой-конюхом в каморке хозяйского дома. Парнишка был шустрый, догадливый. Он часто приносил Аверкию пищу и не раз бывал у него в пещере. Зайнулла открыто выражал свое недоумение и изумление подземной жизнью старца и в чем-то пришелся по душе Аверкию. Выбор пал на Зайнуллу, хотя он и был из «антихристова племени».

Однажды, сидя на каменном ложе, Аверкий изложил свой план Зайнулле. Глаза татарчонка заблестели. Он все понял правильно и дал согласие, поклявшись, что дело будет сделано, если старец отдаст ему часть драгоценностей. Аверкий чистосердечно пообещал награду. Тайному замыслу был дан ход.

С этого дня острый глаз Зайнуллы пристально следил за хозяином. Татарчонок установил, что ключ от погреба Савва прятал возле гайтана, а в погребе прямо под печью стоял сундук, в котором хранились деньги и мешок с Аверкиными драгоценностями. Зайнулле был нужен момент. А он не подворачивался. Чуть не плача, маленький заговорщик докладывал об этом Аверкию. Тот успокаивал его, а у самого на душе скребли кошки.

Но случай вскоре подвернулся. Продав лаклинскому мулле пятнадцать лошадей за хорошую цену, Савва пригласил к себе татар. Пьянка затянулась дотемна. Хозяин был весел, а гости довольны. А когда татары уехали, Савва не смог подняться со скамейки и уснул прямо в саду под лиственницей.

Этой минуты только и не хватало Зайнулле. Он тихой утицей подкрался к уснувшему Савве, открыл ворот косоворотки и снял гайтан с крестом и ключами. Также незаметно он нырнул в темную дверь сеней, оставив ее полуоткрытой, а затем осторожно, чтобы не заскрипела дверь, пробрался в дом. Открыв голбец, он спустился по крутой лестнице в подвал и осторожно зажег восковую свечу. Немало стоило усилий Зайнулле, чтобы подобрать нужный ключ. Весь, вспотев, он, наконец, открыл дубовую крышку сундука и извлек тяжелый мешок. Изрядно переволновавшись, Зайнулла вылез из подвала и поставил котомку за дверь сеней. Прислушался. Всюду царило спокойствие. Он опять кошачьими шагами подкрался к погребу, но тут тишину ночи разбудил хриплый кашель Саввы, медвежий топот его тяжелых сапог и скрип садовой калитки. Хмельной хозяин захотел пить и возвращался домой.

Зайнулла взмок. Успев захлопнуть творило голбца, он шмыгнул за печь. В сенях шумел Савва. Татарчонок не дышал. Хозяин протопал на верхний этаж, и было слышно, как в темноте он жадно глотал из глиняной крынки кислый домашний квас. Зайнулла выскользнул в сени, с трудом взвалил пудовую ношу и появился во дворе, освещенном яркой луной. Второпях он неосторожно открыл дверной затвор. Брякнула щеколда, и тягуче заскрипели ржавые петли. Напуганный произведенным шумом, Зайнулла бросился наутек по дороге к речке.

Услышав скрип, Савва почуял чего-то неладное и вышел во двор. Ворота была распахнуты настежь, но никто не нарушил покоя. Лишь коровы мирно раздували теплые бока, да не потревоженные овцы поочередно отфыркивались, Савву проняла дрожь. Похмелье стало быстро улетучиваться. И тут он схватился за грудь — гайтана с крестом и ключами не было на привычном месте.

— Воры!.. — истошно завопил Савва и вепрем бросился в дом.

Разбуженные криком, повскакивали работники, заплакала Мария, забегали старшие сыновья. Савва поспешил к голбцу. Замка на твориле не оказалось. Он взял топор, поднял крышку и полез вниз. Слабый свет заколебался во мраке. Осмотрев с верхних ступенек подвал, он не обнаружил воров. Руки тряслись. Судорожными движениями он стал проверять содержимое сундука. Все было в целостности. Не хватало лишь отшельниковых драгоценностей.

Зарычав зверем, Савва поднялся наверх. В дикой ярости он избил дворовых. Получили свою долю сыновья и Мария. А потом, вконец обессиленный, Савва упал на пол и тяжело захрапел в бреду.

Утром хозяин проснулся с горьким чувством. Дворовые донесли, что из ночного не вернулся татарчонок Зайнулла, а спутанные лошади так и паслись в березняке у речки. Не вернулся Зайнулла и к обеду. Предчувствие не обмануло Савву — золото отшельника унес татарчонок. Взгляды его пытливых глаз он не раз ловил на себе.

Взяв крепкий березовый сук, Савва спустился в каморку к конюху Габдрахману. Старый татарин сидел на расшатанной деревянной кровати и хотел подняться.

— Сиди, татарин, — остановил его Савва. — Где твой змееныш?
— Не знаю, хозяин, — картавя, на плохом русском языке ответил старик. Тяжелый сук опустился на голову татарина. Кровь брызнула на стену. Старик покачнулся и повалился на пол. Савва сапогом наступил на горло и надавил. Изо рта пошла кровавая пена. Габдрахман задергался в предсмертных муках и навсегда затих.

После совершенного Савва помылся в бане, переоделся, расчесал бороду и долго молился. А потом сел на дрож ки и укатил на Соснин брод. Нужно было объясниться с отшельником.

Добежав до Чижовского ручья, Зайнулла остановился, прислушался. Всюду царили мир и покой. Только на лугу трещали коростели, да в осоке шуршали лягушки. Зайнулла свернул в ольшаник и под его тенью зашагал по дороге. Мешок нещадно давил плечи.

Впереди показались отвесные скалы. Сверху смотрело черное окно Соколиной пещеры. Дойдя до скал, Зайнулла снова присел, передохнул. Неожиданно тишину лунной ночи нарушил пронзительный крик филина, донесшийся из пещеры. Филин захлопал крыльями, заплакал и большой скользящей тенью опустился на дерево, под которым сидел татарчонок. Страх с новой силой овладел молодым парнем. Он сполз по береговому откосу к речке и затаился среди камней, листьев и калужницы и водяных лопухов.

Вдруг вдали послышались конское ржание и топот копыт. Зайнулла весь съежился. Он ожидал погони, но ее не было. Звуки оказались обманом — его пугал ночной разбойник. Филин продолжал зло шутить, но Зайнулла повеселел. Поняв, что за ним никто не гнался, в его голове быстро созрел коварный план. Хитрый татарчонок смекнул — золото теперь полностью в его власти, а как поступить с ним — дело его самого. Выкрав у Саввы, он мог не вернуть его и Аверкию. Но последнего ему было жаль. Тогда он вырыл среди булыжников углубление и втолкнул в него мешок. Потом снял картуз и наполнил его звонкими монетами. После этого татарчонок обложил мешок камнями, подсыпал сверху галечника и песка и поднялся на дорогу.

Скалы остались позади. Где-то в стороне его дразнил филин, но облегченный Зайнулла шел смело. Услышав шум колеса и плеск падавшей воды в створе верхнеайской мельницы, он перебрался по кустам на правую сторону речушки Бии и повернул в Курью. Там, по мелководью, Зайнулла переправился через Ай и осторожно, чтобы никто его не смог заметить, заторопился к пещере. Около Винокурного ключа никого не было. Зайнулла раздвинул кусты и углубился в распадок небольшого ложка. В зарослях ольшаника, обвитого хмелем, он нащупал сдвинутую плиту и груду больших камней. Значит, Аверкий находился в пещере. Пробираясь на ощупь по влажному и прохладному лазу, Зайнулла попал, наконец, в грот.

Под массивным, выпуклым каменным потолком тускло коптила лампада. Косматая борода седовласого старца свисала над раскрытой священной книгой. Силуэт Аверкия напоминал умирающую птицу с опущенными крыльями и поникшим клювом.

— Бабай Аверка! (Дедушка Аверкий!) — произнес Зайнулла.

«Птица» медленно повернула голову. Закачалась тень.

Зайнулла приблизился к старцу и положил картуз с драгоценностями на псалтырь.

Аверкий долго смотрел на поблескивавшее золото и, наконец, с горечью промолвил:

— Но оно не все!..
— Мне помешал хозяин. Золото осталось в сундуке. Я боюсь погони, — и угольные глаза татарчонка лукаво заблестели.

Аверкий заметно встревожился и стал пересыпать драгоценности.

— А награда?.. — послышался вкрадчивый голос хитрого Зайнуллы.
— Дай, боже, счастья тебе, отрок! — ответил старец и разделил золото пополам.

Аверкий спешно переоделся, перекинул через плечо переметную суму, и они вышли из пещеры.

Занималось раннее утро. В кустах просыпались певчие птички. Над рекой курился легкий туман. Плескались рыбы.

Аверкий попил из ключа, перекрестился и попрощался с Зайнуллой. Их дороги разошлись навсегда.

Приехав на пасеку, Савва не застал там старца. Он взял в избушке пучок лучины и отправился к реке. Перейдя Ай на перекате, Савва тотчас же направился к пещере.

Догорала лампада перед раскрытым псалтырем. На крик никто не отозвался. Только каменные стены откликнулись многократным эхом. Хозяин сходил к подземному ключу, к озеру, но Аверкия нигде не встретил, а когда заметил на полу оброненный золотой рублевик, ему стало ясно, что старый затворник и молодой татарчонок действовали заодно. Распотрошив немудреные отшельниковы пожитки, Савва еще раз убедился в правильности своих догадок. Уходя в спешке, старец забыл забрать даже священные древнейшие фолианты. Поняв, что его ловко надули, хозяин злобно выругался и полез в тайный ход. Позабыв про осторожность, он набил себе шишек на лбу, порвал одежду об острые камни. В ярости Савва забросал крупными булыжниками потайной вход в пещеру, намертво завалил его большой гладкой плитой, все это присыпал сверху землей и глиной, прикрыл мхом и валежником от посторонних любопытных глаз.

После ухода Аверкия прошло еще немало лет. Наступил 1916-й год. История Саввинова промаха почти забылась. Да и не могла не забыться. Ведь личный капитал Саввы не пострадал. За эти годы он женил трех сыновей. Всех их отделил. Пришла очередь Ивана. Ему уже шел двадцатый год. В дом была нужна помощница. Что и говорить — последние годы были тяжелые. Затягивалась мировая война. Многие работники ушли на фронт. Для ведения большого хозяйства не хватало сил, а сами Рогозины старели. Последними были приняты в дворовые работники молодые супруги Сысой и Анна. Она — баба, а он — слабомощный, низенький, чахоточный, никудышный мужичонка с жидкой, клинышком, как у козла, бороденкой. Только и проку от них, что кержаки, своей, истинной веры. Стал замечать Савва, что младшенький Иван начал вязаться за красавицей Анной, а смазливая Сысоева женка игриво щурила глаза, подолом мела и от себя не гнала. Не по душе ему пришелся сыновний блуд, и решил он женить Ивана. Не лишаться же последних работников, коли их, и так не хватало.

Осенью того же года Ивана женили на худенькой, болезненной, зато богатой Серафиме, купца Кичигина дочери. После первой же супружеской ночи Серафима занемогла. Потом она редко была здоровой. Встанет, бывало, начнет что-нибудь делать, а все у нее из рук валится, опять ложится. Иван сердился. Мать, видя недовольство сына, жалела его и, таясь, переживала.

И тут — беда за бедой. Скоропостижно умер Савва. Перевозя по первому снегу жернов из Саткинской (Новой) пристани на мельницу, он надсадился — «сорвал пуп». На подъеме в крутую Ваняшкинскую гору тяжелый камень сполз. Медвежьими усилиями Савва заворотил его в сани, но сам в них сесть уже не смог. Перед глазами поплыли радужные круги. Он почувствовал смертельную усталость и жажду. Полуживого Иван привез отца домой. Через два дня Савва скончался.

Это был тяжелый удар. С горя Мария тяжело заболела и слегла. Иван стал полноправным хозяином, зажил вольготно, не обращал серьезного внимания на Серафиму, хотя матери немножко и стыдился. Ключи с Саввинова гайтана переместились за неопалимую икону, и правом пользоваться ими Иван разрешил всей семье. Сысоева женка еще больше осмелела. Она открыто стала липнуть к Ивану, будто голодная пчела на свежий ароматный мед. Больная Мария не раз вызывала к себе Сысоя и призывала его решительно взяться за Анну, но безвольный муж только сопел да отворачивал к порогу свою редкую козлиную бородку. Тогда старая Рогозиха переходила в наступление на Анну, но та только сверкала глазами да бесстыже скалила зубы:

— А что толку-то от Сысоя? Ни жару, ни пару. Мужик — не мужик, баба — не баба. Только душу мою изводит да тело томит. А с Иваном я, как у Христа за пазухой. И душа веселится, и нутро поет.

Мария только ахала от ее слов, а Серафима, плача, стонала.

Наступил февраль 1917 года. Он принес еще большие перемены в рогозинский дом.

Как-то неожиданно тревожно и всполошено посередь дня зазвонили церковные колокола. Люди побежали на сход. На площади перед православным Вознесенским собором собралась большая толпа. Ждали долго, гадали, переругивались. Наконец, вышел батюшка-поп и зачитал манифест об отречении царя от престола. Народ заволновался, зашумел. Послышались слова «революция», «равенство», «свобода», «демократия», «советы». Потом начались митинги, летучие собрания. Выступали солдаты-инвалиды, вернувшиеся с фронтов войны. Они призывали народ взять власть в свои руки, покончить с губительной войной, эксплуатацией и жить в мире с другими народами.

На этих сборищах присутствовала и Сысоева женка. Слова большевистской пропаганды радовали ее сердце, вселяли уверенность и надежду. Поздно вечером она вернулась домой. Переступив порог каморки, Анна долго не раздумывала и сразу же напрямик заявила Сысою:

— Слыхал, Сысой, объявлена свобода? Так вот, теперь я свободна. Иди ты на все четыре стороны, чтобы глаза мои тебя больше не видели.
— Куда же я пойду, Аннушка?
— Иди туда, откуда пришел. В Куянай...
— Так ведь холод, метель... Я замерзну в дороге...
— Это уж дело не мое. Замерзнешь — так и быть, пожалею, поставлю по тебе свечку. И на том благодари меня. Зато попадешь в рай, — и она бесцеремонно вытолкала за порог несчастного Сысоя.

Закрыв каморку на замок, Анна поднялась к Рогозиным.

— Иван, я пришла к тебе совсем, — без всякого вступления объявила она.
— При живой-то бабе да от родного мужика? — воспротивилась, было, старая Рогозиха, которая к тому времени поправилась и ужинала за столом.
— Революция — так революция! Вся власть теперь принадлежит народу. Вот и здесь ее надо сменить, — не смутившись, парировала Анна и сверкнула на Ивана лукавыми, обворожительными очами.

Утром две хозяйки, старая Рогозиха и молодая Анна, ловко орудовали ухватами у печи. Мария ни в чем не притесняла Анну, но и Анна ни в чем не уступала старухе.

А весной, когда вскрылись реки и зацвели на плотине вербы, умерла Серафима. Смерть была вызвана таинственными обстоятельствами, которые вскоре стали известны Марии и не на шутку ее перепугали.

Дело в том, что с приходом весны Серафима поправилась, свободно ходила и даже стала помогать по хозяйству, хотя и была в тягость мужу и его приблудной женке. Разговаривала с ней только Мария, и опальная жена решила вернуться в отцовский дом. И вдруг выздоровевшая Серафима умерла. Поползли подозрительные разговоры.

Как-то, справив девятины, Мария с Анной пили чай. Незаметно разговорились.

— И отчего Сима умерла?.. Ведь уж поправилась!.. Шла бы к родителям жить-то...
— высказала свою мысль Мария.
— Я напоила ее тем, от чего уже больше не встают, — спокойно ответила Аннушка и строго посмотрела на свекровь.
— Да ну-у... — оторопела Мария и выронила блюдце.
— Да. Живая она мне мешала, если бы даже и ушла к матери. А я беременна...

Это поистине иезуитское спокойствие, с каким исповедовалась Анна, так встревожило Марию, что она почувствовала угрозу и над собой.

Страх нарастал с каждым днем и выводил ее из равновесия. Старуха всерьез возомнила, что Анна и для нее готовила «сюрприз». По ночам ей казалось, что молодая сноха тенью бродила по горнице, колдовала над квасом и сыпала в него сладкую отраву. Мария понимала, что в случае ее смерти драгоценности, спрятанные в двудонной бочке, будут обнаружены Анной и достанутся только ей. Их надо было перепрятать. Но куда? Думала Мария, думала, но ничего не могла придумать. А помог ей сон.

Приснилось Марии, что молилась она неопалимой Богородице и призывала ее спасти всех родных и близких от пожаров и всяких других земных бед. И вдруг солнечный круг возле лика святой заступницы заблестел, засиял. Облачко, что кружилось над нимбом, опустилось к ногам Марии и выросло до невероятно больших размеров. Неслышными шагами сошла с него сама Богородица с младенцем на руках, ласково погладила Марию по волосам и каким-то приятным, ангельским голосом стала внушать ей, чтобы она денно и нощно молилась Господу Богу, безропотно сносила все беды, ибо на том свете заслужит вечный рай и блаженство. Божественные слова проникли в душу Марии, и она осмелилась спросить, как ей быть с золотом. Богородица умиленно улыбнулась и посоветовала запрятать драгоценности в гору, которая возвышалась напротив ее дома, а потом отдать их непорочным монахам, нищим и униженным. Ореол медленно угас, облако сократилось до первоначальных размеров, и Богородица растворилась в непроницаемом тумане.

Марию будто кто толкнул в бок. Она проснулась вся в поту и жару, подбежала к окну и стала смотреть на гору, освещенную яркой луной. Гора, вздыбленная серой известняковой скалой, глядела на нее двумя темными глазницами пещер. Мария отступила от окна и прилегла. И не могла понять, то ли видела сон, то ли и впрямь сама Богородица к ней являлась.

Утром она встала рано, помолилась и пошла к двоюродной сестре, которая умела отгадывать сны и всякие иные притчи.

Гадалка решила, что это был не сон, а провидение и что ей была оказана сама божья милость, а божий наказ надо выполнять. Мария осведомилась:

— Когда же надо отдать драгоценности в монастырь? Гадалка вновь разложила карты по кругу, что-то пошептала над ступкой и, уложив карты в колоду, многозначительно сказала:

— Милая дева! На то будет божье знамение. Над горой появится огненный столб. Этот клад будет проситься на волю.

Перед родами Анна подолгу спала, мало ходила. Этим обстоятельством воспользовалась Мария. Ночью она запустила руку за икону и извлекла ключи от голбца. Не дыша, Мария зажгла восковую свечу, сползла в подполье, без шума сняла два нижних обруча с кадушки и с большим трудом приподняла ее. Мешок с драгоценностями вывалился наружу. Старая Рогозиха осторожно отворила ворота и поспешила к пещере.

Сквозь сизую дымку слабо просвечивала однобокая луна. Рядом возвышалась темная гора. В природе блаженствовал покой. Только у первых кустиков чуть слышно звенело лошадиное ботало, негромко плескалась вода в створе мельницы да квакали лягушки в сырой траве. Изредка над крышами сараев и над кронами лиственниц планировали летучие мыши, разрезая воздух упругими крыльями-перепонками. Пахло луговой фиалкой, мятой и крапивой.

Старуха подошла к скале и по редким выступам полезла в пещеру. Кряхтя под тяжестью мешка, она переползла каменный порог невысокого грота и закатилась под его известняковый купол.

Неожиданно кто-то жаром дохнул ей в лицо, шершавым языком облизал подбородок, а голова Рогозихи уперлась во что-то мягкое и теплое. Не успела Мария испугаться, как кто-то больно наступил ей на спину острыми копытами, и проворно спрыгнуло скалы. С дороги донесся топот, и тут же послышалось пронзительное блеяние козла. Разбуженная произведенным шумом, из другого окна пещеры выпорхнула крупная сова, громко захлопала крыльями, подняв в воздух мелкую, сухую пыль, и, полусонная, стала кружить над горой.

— Дьявольская сила! — простонала старуха.

По узкой козьей дорожке она выползла из пещеры и полезла вверх по каменистому откосу. В ладони вонзался колючий татарник. Остро запахло горькой полынью и богородской травой. Добравшись до кромки скалы, Мария сошла в распадок и, придерживая обеими руками за ветки чилижника, присела на камни. В скале была заметна глубокая продолговатая щель. Старуха осмотрела ее, прощупала руками — мешок с драгоценностями мог свободно поместиться. Упрятав в глубине щели содержимое и убедившись, что оно не провалится, Мария для полной безопасности присыпала мешок камешками и, нарвав заячьей капусты, — мелкой мясистой травы, обложила сверху клад. Только после этого, изрядно натерпевшись всяких страхов, старая Рогозиха облегченно вздохнула и, незамеченная никем, вернулась домой.

Октябрьский большевистский переворот 1917 года сильно подорвал разросшееся хозяйство Рогозиных. Земельные владения были урезаны, и Ивана уравняли в правах с его бывшими работниками. Но тут вспыхнула гражданская война, разразилась иностранная интервенция. Иван надеялся, что скоро все станет на свои прежние места, но его мечты не сбылись. Белогвардейцы бесцеремонно забрали лучших лошадей, всучив взамен их несколько мешков обесцененных бумажных купюр. Не забыли они выгрести из Рогозинских сусеков целый обоз зерна и муки, а также прихватили при отступлении телеги и сбрую. В 1919 году опять вернулась советская власть. От нее Ивану лучше не стало: тут и продразверстка, и налоги, и неурожай, и новая экономическая политика. Иван вертелся, как только мог, но хозяйство все же наладил крепкое, зажиточное, кулацкое. И тут, как снег на голову, — коллективизация.

Все эти перемены тяжело отразились на здоровье Марии. Она уже была древней старухой. К тому времени у Анны родился третий ребенок. Всех их Мария растила и нянчила. Старшей внучке Оленьке шел двенадцатый год. Мария и Анна в общем-то жили мирно. Между собой они не ссорились, но и особой привязанности друг к дружке не питали. Конечно, Анна вовсе не собиралась отправить старуху на тот свет. К тому же, Анне без Марии пришлось бы туговато — свекровь исправно помогала ей во всем. О хорошей жизни старая Рогозиха больше не помышляла — пришли не те времена. Единственным желанием у нее было уйти в монастырь или в кержачий скит и там, вволю помолившись и исповедовавшись, умереть.

И вскоре, как по заказу, в дом заглянула нищенка-кержачка. Мария рассказала ей о своем последнем желании. Кержачка подсказала адрес, растолковала дорогу, но дала понять, что появляться нужно в ските не с пустой сумой, а прежде требуется хорошенько «позолотить ручку» игумену. Мария заверила, что золота у нее хватит на все.

— Так пойдем же вместе! — закипело у пронырливой богомолки.

Но Мария не пошла. Она свято верила в примету и ждала, когда клад попросился наружу. Нищенка продолжала уговаривать старуху и совсем было устроилась жить в Рогозинском доме, но Анна так строго прищурила на нее глаза, что кержачке пришлось спешно удалиться, чтобы не довести дело до большого греха.

Весной 1930 года началось раскулачивание. Это был новый удар по судьбе Марии. Дом и хозяйство конфисковали. Старая Рогозиха собрала в узелок нехитрые пожитки, икону, старинные книги и была готова к самому худшему — выселению на новое место жительство. На Анну навалился приступ истерии. Ей, еще молодой, было намного труднее перенести горе. Она в отчаянии плакала, рвала на голове волосы, царапала лицо. Стараясь как можно больше прихватить от былого богатства, Анна одела несколько юбок, сарафанов, кофт, шуб и выглядела нелепо. Члены комиссии расхохотались, а пожилой милиционер приказал снять лишнюю одежду. Рогозиных поселили в маленьком домике у подножья Минеевой горы. Новая жизнь началась с бедности.

Судьба прежнего дома Рогозиных печальна. Сад был вырублен. Осталась одна-единственная лиственница, которая до сих пор стоит напротив створа ныне полуразвалившейся плотины, как немое напоминание о пришедшей в небытие богатой айлинской мельничной усадьбе. В доме решили сделать лесопилку. Крышу сняли, полы второго этажа выворотили, окна выставили. Мария слышала, как по ночам втихомолку растаскивали имущество и постройки. Скрипели телеги под тяжестью столбов, бревен, половиц, рам, косяков, жести. Потом из Сатки приехал прораб и решил, что дом не подходит для лесопилки. Тогда его доломали полностью, а из оставшихся бревен постановили выжечь уголь для колхозной кузницы. Так и поступили. Собрали остатки построек в две кучи, обложили дерном и начали производство. Но не доглядели. Одна куча ночью вспыхнула и сгорела дотла, а из второй получили лишь несколько коробков древесного угля.

Однажды Мария проснулась от непонятного шума. По стенам метались отблески пламени. Рогозиха перекрестилась и повернулась к иконе. Неопалимая Богородица тоже поблескивала блуждающим блеском. Старуха подбежала к окну и открыла его. Гора была ярко освещена. Над ней поднимался столб света и огня.

— Господи Иисусе! Да это же божье знамение Клад просится наверх — воскликнула Мария и стала быстро одеваться.

По дороге бежали мужики, бабы, парни, девки с ведрами, лопатами, баграми. Кричали, бранились. Ржали лошади, скрипели телеги с бочками. Но Мария не замечала людей, суеты и спешила к горе. Она взобралась на вершину и полезла по кромке скалы в распадок. Так же, как и одиннадцать лет тому назад, пахло луговой фиалкой и горькой полынью. Так же кололи руки шипы татарника, и издавала терпкий запах богородская трава. Только светила не луна, а яркий костер вспыхнувшей угольной кучи. Это догорала рогозинская усадьба, но старая хозяйка все еще не замечала случившегося. Она спустилась в распадок, просунула руку в щель и стала осторожно снимать землю и мелкие камешки. Вот и мешок. Мария ухватилась за устье и потянула на себя. Но мешок не поддавался, был тяжелый и, кроме того, плотно заклинился между камнями. Тогда старая Рогозиха расшатала его и опять потянула на себя. И тут мешок стал легким, почти невесомым. Раздался тихий звон, и что-то зашуршало по щелям скалы. Еще не поняв, что произошло, Мария машинально вынула руку. Из зажатого запястья торчал кусок ветхого холста, а между двумя пальцами поблескивало золотое кольцо. До сознания Рогозихи дошло — мешковина сгнила, и драгоценности провалились в глубь горы.

Несчастье обрушилось так внезапно, что Мария застонала и чуть не упала в обморок. Стало мучительно больно и пусто. Обессилевшая, словно окаменевшая, она поднялась на вершину горы и только теперь увидела факел огромного костра. Мужики безуспешно тушили огонь. Куча разгоралась еще ярче. Это догорал Мариин дом. Догорало ее прошлое.

— Бабушка, это ты? Я тебя везде искала и не могла найти, — подбежала к Марии внучка Оленька. — Пойдем домой.
— Нет у нас больше дома, — тихо ответила старуха.

Постояв немного, Мария спустилась с горы и присела на большой серый камень, неизвестно когда отделившийся от скалы. У ее ног плескался пруд. Чувствовался запах дыма и прохладной воды.

— Бабушка, пойдем. Я боюсь, — упрашивала Оленька.

Но Мария молчала. Теперь ей некуда было идти, некуда спешить. Ее жизнь прошла здесь, на развалинах погибшей усадьбы. Теперь она выглядела вовсе древней, седой женщиной, как эта скала, поросшая лишайниками, обмытая дождями, обдутая ветрами, как этот камень-падун, на котором она сидела. Мария заплакала. В этом плаче она жаловалась на свою судьбу. Ее маленькие сухие плечи тряслись, все тело дрожало от всхлипываний. Ее слезы был неутешными. Всю жизнь Мария стремилась к достатку, благополучию, тишине, а к концу своих дней дожила до полной, беспросветной нищеты. Это была ее развязка, ее личная трагедия.

Оленька прикоснулась к ее плечам, обняла, позвала еще раз, но, не получив ответа, убежала.

На мгновение Мария вспомнила свое детство, этот старый великолепный пруд и юных русалок. Стало еще грустнее. Слезы не принесли облегчения, а, наоборот, навели еще на более печальные размышления.

Догорал костер. Ругаясь, расходились мужики. Догорала Мариина жизнь.

Над водой появился туман. Белые воздушные нити потянулись к небу, навстречу рассвету. Пелена, будто снежный саван, окутала ивы и расползлась по пруду. Саван двигался, колыхался, закрывал скалу, обволакивал Марию. Вдруг из воды выпрыгнула, блеснув чешуей, молоденькая русалочка, расправила руки и плечи, прикрытые белоснежной фатой, и стала звать к себе Марию:

— Иди, Машенька, к нам. Здесь весело, свободно... Будешь жить с нами.

Потом появилась вторая русалка, третья, четвертая... Они стали играть в молочном тумане, брызгаться, манить к себе. И Марии тоже стало весело, хорошо. Она поднялась с камня и направилась к русалкам. Зашла в воду, шагнула, еще раз шагнула... А вода все глубже и глубже... Туман дрожал, как облако, как вязкая вата, обнимал Марию, обволакивал. Русалки приблизились к ней, окружили, потянули к себе, схватили в свои крепкие объятья и затянули в глухой темный омут. Всплыл сарафан, лопнули пузыри, и Мария провалилась в безмолвную жидкую пропасть. По чистой воде разбежались круги.

Последний раз вспыхнул костер, взметнув в небо красные искры, и потух. Погасла жизнь

Три дня Рогозины искали старуху. Обошли лес, плотину, побывали на пепелище, опросили людей, но след Марии простыл. Решили, что она ушла в кержацкий скит.

Через неделю рано утром Оленька выгнала гусей на пруд и увидела на поверхности воды труп утопленницы. По сарафану внучка узнала бабушку. Лицо Марии было синее, распухшее. Испуганная Оленька прибежала домой.

— Мама! Беда!..
— Что случилось?
— Бабушка утонула!.. — и, обливаясь горючими слезами, рассказала об увиденном.
— Господь Бог, дай ей царство небесное! — перекрестилась Анна на неопалимую Богородицу. — Как ты меня, Оленька, напугала!.. Я подумала, что опять пожар... — и пошла, будить Ивана.

Гора до сих пор хранит тайну. Плотина медленно, но неудержимо разрушается. Высохшее дно пруда заросло крапивой, пустырником, мятой и чередой-травой. Помнят о прошлой истории темные, задумчивые окна пещеры, но молчат и не хотят показать рогозинский клад.

Какова же судьба других героев золотой трагедии?

После бегства из пещеры об Аверкии долго ничего не было слышно. Но потом о нем опять заговорили. Голод вынудил его заняться грабежами. Старец сидел в тюрьме, но сбежал. Айлинские мужики видели Аверкия на берегу Винокурного ключа. Он был печален, бос, сильно оброс. Черное лицо пересекал глубокий шрам. В пещеру он больше не попал. Савва усердно запечатал этот загадочный, неизвестный до сих пор ход. В годы Великой Отечественной войны на склоне горы рубили лес и нижнюю часть вертикального ствола Аверкиной пещеры-ямы закупорили бревенчатым завалом, под которым оказался второй выход на поверхность земли. Но, даже раскопав тайный ход к Аю, мы едва ли что узнаем о дальнейшей судьбе Аверкия. Она была трагична от начала до конца.

После прощания с Аверкием Зайнулла скрылся в Башкирии, прихватив драгоценности старца, спрятанные им около Соколиной пещеры. Хитрый татарчонок сохранил золото. Через несколько лет он женился, отстроил хороший дом в Месягутовой, разбогател. В годы коллективизации Зайнуллу раскулачили, дом и имущество конфисковали, а его с семьей отправили на Север в кулацкие поселения. С горя Зайнулла повесился.

Хилый Сысой заблудился на полях в холодную, снежную и ветреную пургу по дороге из Айлино в Куянай и замерз на лысой Захаровой горе. Голодные рыжие лисы обглодали ему лицо и пальцы рук.

Вскоре после смерти Марии Иван и Анна Рогозины покинули Айлино и поселились в Златоусте, построив небольшой домик на берегу речки Чувашки недалеко от базара. Их судьба схожа с судьбами многих айлинцев тех печальных и трагических лет. Большевизм резал глотки всем несогласным со сплошной коллективизацией — и кулакам, и середнякам, и беднякам. Наиболее активных противников насильственным методом выселили на Север, в Сибирь, другие — сами разбежались по белу свету. От пятитысячного населения Айлино в селе осталось не более двух тысяч. Бегство продолжалось и позднее. Иван и Анна устроились на завод и влились в рабочий класс. Так не по собственной воле они стали горожанами. Но память о потерянной малой родине, крестьянскую тоску по земле они пронесли через всю свою дальнейшую жизнь, через свое честное, беспартийное человеческое сердце.

И послесловие.

Оказалось, что у «Золотой трагедии» есть продолжение. Правда, в этом случае предание стало походить на быль, на невыдуманный рассказ

Однажды в марте месяце 1995 года ко мне заглянул один молодой человек 32 лет по имени Сергей Дьячков (фамилия изменена). Раньше он жил в Сатке по улице Индустриальной, учился в горно-керамическом техникуме, работал в тресте «ЮУМС». После демобилизации из армии он обосновался в городе Каховке, Херсонской области (Украина). В Сатке у Сергея остались родственники, к которым он приехал погостить, а затем собирался улететь в Австралию, чтобы там поработать несколько лет.

— В молодости я читал Вашу «Золотую трагедию». Она очень интересная, захватывающая. А потом я прочитал ее вслух своей бабушке. Бабушка тоже не скрыла своего удивления и под конец несколько раз повторила: «Ой, неправда! Это было не так». Меня долго интриговало Ваше предание. Не раз я приставал к бабушке, стараясь выспросить, что же в «Золотой трагедии» было «не так». И кое-что я узнал, — начал разговор Сергей Дьячков.

А подлинная история проистекала так.

В июле 1919 года Айлино было освобождено Красной Армией. Вскоре опять принялись теребить богатеньких. Красные арестовали Ивана Соснина (по преданию, Рогозина) и повели в Златоуст. Дорогу он показывал сам. Шли они по какому-то горному ущелью. Неожиданно в сумерках послышался цокот конских копыт. Красноармейцам показалось, что их преследовал отряд белых. Они попрятались в лесу. Под шумок Иван Соснин сбежал. Он вернулся в Айлино, но в своем доме не показывался. Прятался сначала в бане, а потом жил у Павлецовых на краю села.

К тому времени у Ивана Соснина была уже вторая жена. Зная, что их раскулачат, Анна Соснина решила кое-что припрятать у Павлецовой Агафьи, бедной соседки.

Анна испряла шерсть, смотала ее в клубки и отдала на хранение Агафье. Набралось три больших плетеных корзины. Муж Агафьи — Петров умер еще до переворота. Была она вдова, жила с детьми и бабушкой Ксенией.

Бабушка Ксения не любила сидеть без работы, часто вязала внукам носки или варежки. Она и воспользовалась Анниными клубками. Как-то довязала она один клубок и обнаружила в середке золотой царский империал (золотую десятирублевую монету). Тут бабушка и смекнула, почему Аннины клубки тяжелые. Она потихоньку перемотала все клубки и стала обладательницей Соснинского золота. Агафье она ничего не сказала, а денежки припрятала подальше.

Во время раскулачивания у Сосниных отобрали все имущество, но из деревни не выселили. Видя такой поворот, Анна забрала клубки обратно. Конечно, вскоре она обнаружила пропажу золота. При встречах Агафья не раз слышала от Анны незаслуженные упреки: «Я не думала, что ты воровка и нечистая на руку». Агафья терялась в догадках и не могла понять, за что ее укоряла соседка. Соснины недолго оставались в Айлино и уехали в Златоуст.

Вскоре и Агафья Павлецова-Петрова сменила место жительства. Нежданно-негаданно в Айлино приехал молодой, красивый, бравый парень — коммунист, партийный работник Василий Дьячков. Вероятно, он был не простой смертный, а сотрудник НКВД или ОГПУ. Было ему лет 27 или 28. Дьячков шел напролом, действовал смело, нахраписто, по-боевому, истинно в большевистском духе. После нескольких встреч он неожиданно заявил Агафье: «Выходи за меня замуж. Поедем жить в Сатку». Агафья согласилась. Они уехали в Сатку, а бабушка Ксения и дети остались в Айлино.

У Агафьи от Дьячкова тоже были дети. Видимо, перед смертью бабушка Ксения передала Агафье Соснинское золото. Есть и прямое подтверждение: вскоре после окончания Великой Отечественной войны у одной из дочерей Агафьи — Валентины Васильевны — появились золотые зубы. Валентина Васильевна Бисерова-Несмеянова была дочерью Агафьи от Дьячкова и бабушкой Сергея Дьячкова, недавно уехавшего в Австралию в поисках денег и счастья. Вот эта Валентина Васильевна и рассказала Сергею кое-что о тайнах айлинского (Соснинского или Рогозинского) золота.

Таким образом, искать золотой клад в Айлино, в скале Соснин камень, что около речки Бии и верхнеайской дороги, нет смысла. Видимо, эту «утку» кому-то было выгодно выпустить на волю. Она выпорхнула и давай летать по белу свету. Через много лет она долетела до меня и воплотилась в старинное айлинское предание. А золото тем временем растворилось среди людей. Воспользовались им не Соснины (Рогозины), а Дьячковы.

Озера | Топонимия | Пещеры | Легенды | Музеи | Краеведение | Фильмы | Фотогалерея | ООПТ | Гербы | Сказки

 

Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика Яндекс цитирования