Шпионили в пользу… японского Микадо
В летописи Челябинской области немало страниц, составляющих по праву гордость ее жителей. Многие города появились как крепости Исетской и Оренбургской оборонительных линий, их гарнизоны охраняли юго-восточные рубежи государства и «промышленно-металлургическое сердце» империи — Урал, казачьи полки участвовали во всех войнах и военных кампаниях, которые вела Россия. Неоценимый вклад область внесла в достижение победы в годы Великой Отечественной войны, укрепление обороноспособности страны и создание ядерного щита, развитие народного хозяйства в годы послевоенных пятилеток. Однако, на этом пути были и моменты, повторения которых допускать ни в коем случае, нельзя.
В середине 1930-х гг. социалистические преобразования в Стране Советов шли полным ходом. Страницы газет пестрели сообщениями о трудовых подвигах советских людей, ставились рекорды в забоях и совершались сверхдальние перелеты. Один за другим возводились промышленные гиганты, укреплялся колхозный строй. Казалось, что сказка становится реальностью и построение социализма не за горами. Картину всеобщей идиллии слегка портили сообщения о появляющихся гнездах вредителей в угольной отрасли и саботаже кулаков, происках троцкистов, стремившихся сорвать поступательное развитие Советского Союза. Руководство страны объясняло проявившуюся тенденцию просто — по мере строительства социализма классовая борьба будет закономерно обостряться. Поэтому советские люди должны проявлять политическую бдительность и всемерно содействовать «органам» — ОГПУ — НКВД. У большинства современников деятельность наследников «железного Феликса» — чекистов — не вызывала сомнений и нареканий. Им верили, ими гордились, им всемерно помогали и содействовали.
Именно по этой причине набиравшая темпы волна политических репрессий второй половины ХХ столетия, не вызвала у уральцев опасений. В обществе царило искреннее заблуждение — «по линии НКВД» брали лишь врагов, а честным труженикам «нечего опасаться». На многочисленных митингах и собраниях, возникавших по инициативе партийных органов, врагов народа клеймили рабочие, колхозники, гневные речи произносили представители советской интеллигенции. И никто из них даже подумать не мог, что завтра на месте «троцкистов-уклонистов», «кулаков-вредителей» и агентов всевозможных разведок могут оказаться и они.
Пик волны политических репрессий в Челябинской области пришелся на 1937—1938 гг. Среди многочисленных мифических антисоветских организаций, «вскрытых» сотрудниками управления государственной безопасности УНКВД по Челябинской области, приковывает внимание «казачья повстанческая контрреволюционная организация». По версии оперативных сотрудников, ее участники ставили своей целью ни много, ни мало, как «…отторжение Урала в пользу японского Микадо». Именно это нелепое обвинение и удивляет — как можно вырвать кусок территории в центре страны и передать его под юрисдикцию японского императора?
Оказывается и такое возможно.На территории образованной в 1934 г. Челябинской области, оказалась большая часть земель бывшего Оренбургского казачьего войска. Практически целиком в ее состав вошли станицы бывшего 2 и 3-го военных отделов, казаки которых в годы Гражданской войны по большей части оказались в полках белой армии. И иного быть не могло. Как представители военного сословия, казаки не могли не подчиниться приказу войскового атамана генерал-майора А. И. Дутова о мобилизации служилых возрастов в формируемые части отдельной Южной (Оренбургской) и Западной армий. В конце лета — в начале осени 1918 г., разрозненные части антибольшевистских правительств Поволжья, Урала и Сибири, боровшиеся с такими же полупартизанскими формированиями советской власти, стали сводиться в полки, бригады и дивизии. В конечном итоге оформились корпуса и армии «белого» и «красного» Восточных фронтов, начавшие непримиримое взаимное истребление. Основу Южной армии, которую возглавил генерал Дутов, составили казачьи полки, общее количество доходило до трех с половиною десятков. При этом основу корпусной конницы Западной армии, возглавлявшейся оренбургским казаком генерал-лейтенантом Ханжиным, так же составили казачьи сотни. В рядах первой действовало три конные и одна пластунская, во второй — одна казачья дивизия и несколько отдельных бригад оренбургских казаков.
Вопреки утвердившимся в советское время постулатам, оренбургские казаки не были «идейными и последовательными» защитниками самодержавия. Падение монархии они восприняли в своей массе равнодушно. В ряде случаев высшие офицеры первыми заявили о поддержке Временного правительства. Общеизвестно — царская семья вплоть до расстрела, содержалась в Екатеринбурге. Расстояние до него от станицы Есаульской — самой северной из станиц Оренбургского казачьего войска, составляло один — два дневных перехода, но ни войсковые власти, ни отдельные группы оренбургских казаков даже не попытались освободить царя. Хотя, вне всякого сомнения, могли это сделать весьма успешно.
Без особого усердия казачьи полки воевали и в годы Гражданской войны. Если на первом этапе боев за Урал казачьи формирования показали себя с лучшей стороны, то уже с начала 1919 г., когда на смену добровольцам пришли мобилизованные казаки, боеспособность полков заметно упала. В своей массе оренбургские казаки не видели реальной цели, за которую можно было и голову положить. Февральская революция освободила их от присяги царю, а Временное правительство отменило все ограничения, сковывавшие жизнь казачьих общин. Планировалось перевести казаков на общие принципы военной службы, что была заветной их мечтой. Земли же у них было и прежде более, чем достаточно.
Поэтому казаки восприняли перемены если не восторженно, то, по крайней мере, спокойно. Они не хотели втягиваться в политический конфликт, сути которого не понимали и надеялись, что новая власть их не тронет. Не изменили существенно политическую обстановку в казачьих районах заявления о переделе земель и практика насильственного изъятия продовольствия. Социальная политика большевиков конца 1917 — начала 1918 г. насторожила часть казаков, но серьезного изменения в его поведения, не внесла.
Потому находившиеся на фронте казачьи полки не проявили себя. Большая часть кадрового офицерства обитала в тылу. Бригадами, полками и сотнями, как правило, командовали офицеры производства военного времени, не имевшими существенного влияния в войсковой среде. Дисциплина стремительно падала, участились случаи уклонения от призыва. С лета 1919 г. наметилась массовая сдача казачьих частей в плен, принявшая волну эпидемии осенью. В казахских степях на сторону красных стали переходить полки вместе с их командирами и, лишь небольшая часть, отступила в Забайкалье и Семиречье.
Казаки — перебежчики и не запятнавшие себя насилиями против населения офицеры после соответствующей проверки распускались по домам. Позднее, советское правительство распространило амнистию и ушедших в Китай оренбургских казаков. Сотни и тысячи из них вернулись домой и приступили к мирному труду. Часть из служивших в белой армии по мобилизации казаков позже мобилизовали в Красную армию, они участвовали в боях в Забайкалье, часть участвовала в боях за Крым и на советско-польском фронте. В 1921—1922 гг. и они были демобилизованы и приступили к мирному труду. Но, как показало время, в станицах оренбургских казаков наступил не мир, а всего лишь временная передышка.
Сигналом для разворачивания кампании по выявлению врагов народа в челябинской области стал секретный Первым звонком о приближающихся массовых репрессиях стало решение политбюро ЦК ВКП(б) «Об антисоветских элементах» 3 июля 1937 г. В документе под грифом «строго секретно», отмечалось, что кулаки и бывшие уголовники «…высланные одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом, по истечение срока высылки вернувшиеся в свои области — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных выступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности». Республиканским и областным партийным органам и подразделениям НКВД, предписывалось взять возвратившихся на учет с тем, чтобы «наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки».
Буквально через несколько дней вышло другое решение — об утверждении троек по проверке антисоветских элементов. 30 июля 1937 г. последовал оперативный приказ наркома внутренних дел Н. И. Ежова № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов» . В нем отмечалось, что материалы проведенных расследований свидетельствуют, что бывшие участники вооруженной борьбы против советской власти перешли к скрытой борьбе против власти. Нарком приказал с 5 августа 1937 г. во всех республиках и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников. Ее предполагалось завершить в четырехмесячный срок. В числе прочих, арестам подлежали «бывшие белые, жандармы, чиновники, бандиты, реэмигранты», продолжающие вести активную антисоветскую деятельность .
Все предполагаемые к репрессиям, лица, разбивались на две категории. К первой были отнесены «наиболее враждебные элементы, подлежащие немедленному аресту и после рассмотрения на заседаниях троек — расстрелу». Ко второй — менее активные, подлежащие аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет. Приказ устанавливал конкретное количество предполагаемых к арестам лиц по каждому региону страны. В частности, по Челябинской области предписывалось арестовать и подвергнуть репрессиям 6000 человек — 1500 по первой и 4500 по второй категориям (в последствие лимит увеличен до 12 000 человек). При этом отмечалось, что семьи арестованных репрессиям не подлежали, за исключением тех, кто «способен к активным антисоветским действиям».
Традиционно принято все вину за незаконные аресты и внесудебные приговоры возлагать исключительно на сотрудников госбезопасности областных управлений НКВД. Однако, это не так. В развернувшейся кампании участие приняли и работники партийных и правоохранительных органов. В частности, в состав тройки УНКВД по Челябинской области входили по должности первый секретарь обкома ВКП(б), начальник управления НКВД и областной прокурор. Именно они выносили приговоры по представленным следственными работниками, делам. Заседания этих внесудебных органов проходили без участия защиты, а нередко и самих подсудимых. На рассмотрение много эпизодных дел порой отводилось по 15—20 минут. Как правило, представитель стороны обвинения зачитывал обвинительную часть, члены тройки голосовали и тут же подписывали приговор, не подлежащий обжалованию. Начиная с конца 1938 г. часть дел стала направляться на рассмотрение спецколлегии областного суда. Известны немногочисленные факты, когда подсудимым удавалось доказать свою невиновность. В советское время об этом предпочитали не упоминать, а членов троек, попавших позднее под молох репрессий, стали считать «жертвами сталинизма». К чести отдельных работников прокуратуры и суда, они предпринимали попытки соблюдения хотя бы какой-то законности. Так, по Челябинской области из направленных за период с 1 января по 15 июня 1939 г., были возвращены на доследование дела на 1599 подследственных . Однако, в силу набиравшего силу масштаба репрессий, противостоять беззаконию работники местных органов юстиции, не могли.
Руководство управления НКВД по Челябинской области, в лице его начальника майора госбезопасности П. В. Чистова, приняло приказ к неукоснительному исполнению. Были проведена необходимая работа по составлению списков по категориям, разнарядки по арестам были направлены в городские и районные подразделения НКВД. Составление таких списков облегчалось тем, что розыск «антисоветского элемента» в стране, следовательно, и сотрудниками УНКВД по Челябинской области, собственно и не прекращался. Имелись списки многочисленных категорий «бывших», активных участников повстанческих организаций периода 1920—1922 гг., перебежчиков белой армии и реэмигрантов, вернувшихся из Китая. Материалы проходившей в 1917 г. поземельной переписи, давали богатейший материал по имущественному положению казаков, четко зафиксировав количество имевшейся у них земли, рабочего скота и сельскохозяйственного инвентаря, размеры посевных площадей. В ходе проводившейся в начале 1930-х гг. кампании по лишению «кулаков» избирательных прав, были получены полные списки «лишенцев», в числе которых оказалось немало и тех, кто в годы гражданской войны устанавливал и защищал пролетарскую власть. Далее все зависело от расторопности и фантазии сотрудников городских и районных отделов НКВД.
В отличие от своих соседей, оперативники УНКВД по Челябинской области, «вскрыли» широко разветвленную контрреволюционную казачью организацию. Ее основу и составили офицеры и казаки, служившие в белой армии. К «белогвардейцам» следователи добавили и бывших их противников — командиров и бойцов Красной армии. В числе арестованных оказались и люди, занимавшие в Красной армии и органах власти высокие должности.
Поводом к репрессиям в казачьей среде послужил арест командарма 2-го ранга Н. Д. Каширина и выбитые из него признания. Будучи командующим войсками Северо-Кавказского военного округа, Н. Д. Каширин участвовал в работе Специального судебного присутствия, созданного для рассмотрения дела о военно-фашистском заговоре в Красной армии. По приговору присутствия 11 июня 1937 г. семь высших командиров Красной армии во главе с маршалом М. Н. Тухачевским были осуждены к высшей мере — расстрелу. Но уже 5 августа 1937 г. наступил черед переведенного в Москву Каширина — Сталин дал санкцию на его арест.
Николай Каширин обвинялся в том, что в 1928 г. был завербован в контрреволюционную организацию тогдашним председателем СНК СССР А. И. Рыковым. В свою очередь Каширин по указанию Рыкова вовлек в организацию широко известных и пользовавшихся непререкаемым авторитетом в Оренбуржье братьев А. А. и Г. А. Коростелевых, А. С. Киселева и И. Д. Каширина. Цель созданной организацию якобы заключалась в организации повстанческого движения на Урале за казачью автономию. Заговорщики создали три центра движения — в Оренбурге, Верхнеуральске и Троицке. Их возглавляли ближайшие сподвижники братьев Кашириных по Гражданской войне. Кроме того, они вовлекли в организацию командира 11-й территориальной кавалерийской дивизии Н. Ф. Евсеева, в полках которой казачья молодежь в конце 1920-х — первой половине 1930-х гг. проходила военную подготовку. Таким образом, основная масса заговорщиков находилась в Челябинской области, где якобы действовало два «штаба» — в Троицке и Верхнеуральске. К участию в деятельности Троицкой и Верхнеуральской организаций следователи НКВД «притянули» бывших красных командиров из «Партизанской армии» Каширина — Блюхера: С. П. Галунова, Н. В. Баранова, Н. К. Шкаева, Пирожникова, Вандышева, Лыскова, Владыкина, Филатова и Смирнова. Их участь разделили бывшие командиры красноказачьего полка имени Стеньки Разина С. И. Ловчиков и А. Е. Карташев.
Признался в участие в контрреволюционной деятельности и Иван Дмитриевич Каширин, занимавший на день ареста должность начальника мобилизационного отдела наркомлеса СССР. Он пояснил, что кроме сподвижников по гражданской войны, в организацию входило и «…большое количество казачьих белогвардейских офицеров, проживающих на территории области».
Иван Каширин якобы заявил, что масштабы организации были гораздо более широкими — его брат Николай Каширин, возглавляя Северо-Кавказский военный округ, еще в 1928 г. установил связь с лидерами казачьей контрреволюции Дона и Кубани. Совместными усилиями объединенного казачества планировалось совершить государственный переворот и предоставить казакам широкую автономию. При этом предусматривалось, что Николай Каширин получит пост наказного атамана Донского казачьего войска, а Иван Каширин — должность атамана оренбургского и уральского казачества.
При осуществлении своих целей заговорщики якобы рассчитывали на поддержку японцев. Петр Дмитриевич Каширин на допросе 13 июня 1937 г. якобы сообщил, что связь с японской разведкой была установлена «…генералом Колокольцевым… шла она по линии атамана Семенова… через офицеров белой эмиграции».
Все три брата Кашириных, комбриг Н. Ф. Евсеев и большинство арестованных руководителей контрреволюционной повстанческой казачьей организации были осуждены закрытым совещанием выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР к высшей мере наказания — расстрелу.
Затем черед наступил и для их бывших подчиненных. Сотрудники районных отделений НКВД получили задания провести аресты рядовых участников этой мифической организации. Доведенную общую установку они дополняли деталями, новыми участниками, ничуть не заботясь даже о видимости достоверности. В итоге зачастую получалось так, что рядовые участники оказались репрессированными, а те, кто по версии оперативников вербовал их в организацию, не были даже арестованы.
Начало массовых арестов членов «мифической контрреволюционной казачьей белогвардейской повстанческой организации, действовавшей на территории Челябинской области по заданию японских разведывательных органов», относится к осени 1937 г. В числе одних из первых аресту были подвергнуты казаки поселков Варненского района — Николаевского, Владимирского, Маслоковецкого, Кулевчинского, Катенинского, Бородиновского и Лейпцигского.
Начальник Варненского районного отдела НКВД младший лейтенант государственной безопасности Майков 20 октября 1937 г. подписал постановлении о «приступе к следствию», в котором отмечалось:
Рассмотрев материал в отношение граждан поселка Владимирского Варненского района: 1) Шамраева Виктора, 2) Безмельницына Степана Семеновича, 3) Незнамова Захара Ивановича, 4) Кобзова Василия Антиповича, 5) Незнамова Даниила Ивановича, 6) Бухтоярова Василия Ивановича, 7) Бухтоярова Максима Григорьевича, 8) Хардина Василия Семеновича, 9) Егорова Федора Васильевича, 10) Шкуропатова Демьяна Филипповича, 11) Русанова Гавриила Савельевича, 12) Кобзова Афанасия Ивановича, 13) Кобзова Ивана Афанасьевича, 14) Незнамова Андрея Ивановича, 15) Кобзова Далмата Андреевича нашел — вышеуказанные лица, объединившиеся вокруг Шамраева и Безмельницына в одну контрреволюционную группу на протяжении 1936—1937 гг. систематически ведут контрреволюционную повстанческую и вредительскую деятельность в колхозе «Комбайн» Владимирского сельского совета. Все перечисленные лица враждебно настроены и выходцы из социально чуждой среды и белогвардейцы постановил: 1) Имеющийся материал реализовать следственным путем — приступить к следствию; 2) Избрать санкцию на арест.
Заседание Тройки УНКВД по Челябинской области, на котором рассматривалось это дело, состоялось 15 ноября 1937 г. без присутствия обвиняемых. Процедура заняла несколько минут. Все проходившие по нему казаки Владимирского поселка были признаны виновными. Бывший служитель культа — В. М. Шамраев приговорен к высшей мере — расстрелу, который приведен в исполнение 25 ноября 1937 г. Остальные 14 человек: В. Ф. Егоров, Д. И. Незнамов, М. Г. Бухтояров, Г. С. Русанов, Д. Ф. Шкуропат, В. С. Хардин, З. И. Незнамов, А. И. Незнамов, В. И. Бухтояров, В. А. Кобзов, С. С. Безмельницын, Д. А. Кобзов, И. А. Кобзов, А. И. Кобзов — были осуждены к лишению свободы сроком на 10 лет каждый.
В этом деле оперативники сделали уточнение — фигуранты не просто действовали по заданию японской разведки, но и планировали «отторгнуть территорию в пользу японского Микадо». Вряд ли тот же Г. С. Русанов или С. С. Безмельницин имели какое-то представление об особенностях титулования особ японского императорского дома. А вот сержант госбезопасности Лихачев отличился — ввел в оборот таинственную фигуру японского микадо.
Другой казак Владимирского поселка — Кобзов Кузьма Иванович, был арестован сотрудниками ДТО станции Карталы 20 ноября 1937 г. В следственном деле отмечалось, что он в 1919 г. с частями генерала Бородина эмигрировал в Китай и проживал там в г. Харбине. «…В конце 1921 г. генерал Бородин вызвал меня, — отмечалось в протоколе, — к себе на квартиру, где к моменту моего прихода сидел неизвестный японец. Начав со мной беседовать как с казаком, преданным белому движению, Бородин заявил, что «…борьба с советской властью силами одних находящихся в эмиграции белогвардейцев, невозможна. Рассчитывать на победу мы можем лишь при помощи Японии, представителя которой мы здесь видим, Оставаться в Китае дальше бесполезно и ждать нечего. Нужно вести борьбу на территории Советского Союза, организовывать там недовольных». Далее Бородин сообщил мне, что белоэмигрантами создается добровольческая повстанческая организация, в которую мне предложил вступить и выехать в Советский Союз для вербовочной деятельности. Я согласился». В «созданную» К. И. Кобзовым группу оперативники включили: А. Г. Арапова и М. Т. Арсентьева (пос. Парижский), А. Т. Свиридов (Рымникский), Л. П. Танаева (Требиатский) и еще группу вернувшихся из Китая казаков.
Следствие было недолгим — 2 декабря 1937 г. подготовленное сотрудниками 3-го отделения ГУГБ УНКВД по Челябинской области дело рассмотрела тройка. 22 декабря 1937 г. все проходившие фигуранты были расстреляны. В тот же день — 2 декабря 1937 г. слушалось и дело о «контрреволюционной повстанческой казачьей» группе, выявленной в пос. Лейпцигском. По нему проходило 9 человек, все они были осуждены на различные сроки, руководитель — У. И. Плешков — к 10 годам лишения свободы. Родственникам позднее было сообщено, что он был осужден к 10 годам без права переписки (за этой формулировкой скрывался смертный приговор).
Следом арестовали группу колхозников пос. Маслоковецкого. Была арестована большая группа казаков пос. Катенинского. Многие из них в годы Гражданской войны добровольцами вступили в красноказачий полк Степана Разина, другие воевали против них в составе казачьих частей в отдельной Оренбургской (Южной) армии. В их числе оказались колхозники М. Н. Ковалев, В. В. Ковалев, И. П. Салищев, И. И. Репников, М. Ф. Коротков, Х. Д. Милых, П. А. Михайлов.
Чуть позже репрессиям был подвергнут бывший приказный 15-го Оренбургского казачьего полка А. Т. Плешков. Этот случай характерен тем, как следователи по своему усмотрению манипулировали данными.
4 апреля 1938 г. начальник Варненского районного отдела НКВД младший лейтенант госбезопасности Майков подписал постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения колхознику колхоза «Красный партизан» Плешкову Алексею Тихоновичу. В нем отмечалось, что Плешков «достаточно изобличается в том, что он в 1918 г. добровольно вступил в белую армию, в 1920—1921 гг. служил в белопольской армии и, будучи завербован польской разведкой, в 1921 году переброшен на территорию СССР, где ведет шпионо-диверсионную деятельность».
На первом же допросе Плешков якобы заявил о том, что добровольно вступил в дутовскую армию и в звание старшего урядника воевал против советских войск, после перехода на сторону красной армии оказался в 59-м кавалерийском полку. Этот полк в составе 10-й кавалерийской дивизии участвовал в боевых действиях против белопольской армии. 5 июня 1920 г. Плешков по версии оперативников, добровольно сдался полякам в плен.
Примечательно, в постановление на арест отмечалось, что во время нахождения в плену А. Т. Плешков был завербован польской разведкой и впоследствии по ее заданию «проводил вредительскую и диверсионную деятельность на территории СССР».
Однако, в протоколе первого же допроса, зафиксировано совершенно иное. Помощник оперуполномоченного сержант госбезопасности Лихачев записал, что арестованный признал, что «…действительно является участником контрреволюционной казачьей белогвардейской повстанческой организации, действовавшей на территории Челябинской области по заданию японских разведывательных органов».Однако такое несоответствие никого не смутило. Следствие было проведено в сжатые сроки и дело отправлено на рассмотрение тройки — арестован он был как польский, а расстрелян как японский агент.
Целое гнездо «контрреволюционеров» чекисты вскрыли в соседнем Полтавском районе Челябинской области. На одном из допросов арестованный житель полтавского поселка В. С. Звездин, якобы заявил, что со слов бывшего офицера Г. И. Зыкова ему известно, что тот «по заданию японской разведки создал контрреволюционную повстанческую организацию, которая ставит своей задачей в случае военных действий поднять вооруженное восстание и добиваться скорейшего поражения СССР». В течение конца 1937 — начала 1938 г. в сотрудниками Полтавского районного отдела НКВД и отделана станции Карталы было арестовано свыше 80 человек по обвинению в контрреволюционной деятельности.
Руководителем повстанческой организации Полтавского района был объявлен есаул П. Я. Савинов. Выходец из среды простых казаков Анненского поселка, Савинов особо отличился в годы мировой войны, был награжден тремя Георгиевскими крестами. В условиях острой нехватки командного состава произведен в прапорщики и, к началу революции, дослужился до чина сотника, добавив к прежним наградам ордена св. Анны 4, 3 и 2-й степеней, Св. Станислава 3 и 2-й степени с мечами.
Молодой офицер не симпатизировал ни одной из политических партий, держался в стороне от митингов и собраний, не видя в них никакой пользы для казаков. С началом Гражданской войны сотник Савинов был мобилизован, воевал в 10-м Оренбургском казачьем полку, в чине есаула эмигрировал в Китай, где и был впоследствии взят в плен частями советских войск. После проверки и содержания в фильтрационном лагере, Савинов был отпущен и до ареста проживал в Полтавском поселке.
В конце 1937 г. в районе была арестована группа реэмигрантов. В ее составе оказались бывший есаул П. Я. Савинов, сотник М. Н. Федоров, урядники и рядовые казаки Г. Е. Ильин, В. С. Звездин, Ф. И. Лопатин, М. И. Завалишин, А. В. Казанцев и др. Арестованные были объявлены участниками контрреволюционной организации и после формального следствия осуждены во внесудебном порядке.
В Верхнеуральском районе репрессиям была подвергнута большая группа жителей Урлядинского поселка. Некогда знаменитый кооперативным сыроваренным заводом, поселок стал в советские годы и символом казачьей контрреволюции. Только в поселке Урлядинском, было одновременно арестовано и осуждено более 30 человек.
Закономерно возникает вопрос — если арестованные в 1937—1938 гг. граждане не были участниками каких-либо нелегальных организаций, то почему они признавались в преступлениях, которых они не совершали? Ответ на этот вопрос отчасти дали авторы книги «Государственная безопасность: три века на Южном Урале в трех веках». Они писали:
По указанию начальника УНКВД Чистова на ЧТЗ был сооружен специальный объект — барак № 18 ИТК УТЗ. Его старостой был назначен некто Далиев — бывший борец, проходивший по делу одной из многочисленных фиктивных контрреволюционных организаций. «Перед Далиевым поставили задачу способствовать “разоружению” арестованных, то есть убеждать их писать заявления на имя следствия с признанием своей вины. В помощь ему был выделен так называемый “актив”, т. е. группа арестованных. При этом в тех случаях, когда убеждения не действовали и арестованные не признавались, Далиев уполномочивался с “согласия” всей камеры применять к этим арестованным репрессивные меры — стойку у параши, стойку на табурете и тому подобное. Для того, чтобы легче получить согласие камеры на применение таких мер, был введен принцип круговой поруки — при наличие хотя бы одного не разоружившегося все арестованные лишались ларька, бани, передач.
В результате подавляющее большинство арестованных стало писать заявления без применения каких-либо мер воздействия. Не сознавшихся Далиев ставил у параши. В отдельных случаях стойка продолжалась несколько суток, до 5—6; были случаи, когда Далиев заставлял стоять на коленях на перекладинах перевернутой табуретки. Побои являлись исключением, но по показаниям арестованных, имели все же место — был случай, когда арестованному нацмену сломали позвоночник при заталкивание его в машину.
Все это происходило публично, на глазах у сотен арестованных, при этом следователь заходил в барак и разговаривал с находившимися на стойке, так, что камера знала, что Далиев действует с согласия следствия… лица попавшие в камеру Далиева, не выдерживали более двух суток и давали ложные показания о своей деятельности, лишь удовлетворить запросы следователя. Далиев не хотевших признаваться… клал спать около параши или прямо на разлитую жижу… Прошедшие “барачную доводку” следственные дела отправлялись на тройку.
Начальник УНКВД по Челябинской области майор госбезопасности П. В. Чистов требовал от подчиненных достижения признаний арестованных любыми методами. Сменивший его на посту капитан госбезопасности Ф. Г. Лапшин на следствии по его делу сообщил:
Не имея компрометирующих материалов на арестованных лиц, Чистов давал преступные установки оперативному составу на применение к этим арестованным физических мер воздействия и таким путем довивался от них вымышленных показаний об организованной антисоветской деятельности. Для применения мер физического воздействия к арестованным Чистов организовал специальные комнаты так называемые “инкубаторы”, где арестованные простаивали на ногах по нескольку дней, пока не соглашался давать вымышленные показания о своем участии в антисоветских организациях. Наряду с этим Чистов широко практиковал провокационные методы внутрикамерной обработки арестованных, а также фальсификацию показаний обвиняемых, путем так называемой “корректировки” протоколов их допросов <…> Чистов искусственно создавал различные антисоветские организации, во главе которых ставил арестованных агентов УНКВД.
Слова Лапшина подтвердил и другой бывший сотрудник УНКВД В. И. Косых. На допросе, проходившем в августе 1956 г., он сообщил, что в период сначала 1937 г. по 1940 г. работал помощником оперуполномоченного 2-го отделения 3-го отдела УГБ УНКВД Челябинской области, затем стал работать старшим оперуполномоченным того же отдела. На вопрос — расскажите о методах следствия по делам арестованных в 1937—1938 гг., он пояснил следующее: «В период массовых арестов в 1937—1938 гг., в управлении НКВД по Челябинской области были грубейшие нарушения социалистической законности, которые заключались в том, что арестованные подвергались стойкам. Некоторые арестованные находились по двое-трое суток на допросах в связи с чем, не признавшихся арестованных сводили в отдельные кабинеты управления и они там находились на ногах до тех пор, пока не изъявляли согласия дать показания о своей преступной деятельности. В это же время из числа оперативных работников устанавливалось в этих кабинетах круглосуточное дежурство.
Кроме того, арестованных ставили на перевернутую табуретку, вернее на ножки табуретки и тот или иной арестованный стоял до тех пор, пока не давал согласия давать признательные показания о своей контрреволюционной деятельности. Кроме того, были случаи избиения арестованных. Я помню случай, когда Шашкин в моем присутствии избил одного арестованного, фамилию его не знаю… О приведенных мною нарушениях социалистической законности знало руководство управления НКВД Чистов, Лапшин, Луговцев, Ворончихин и Чередниченко, а так же прокурор области по спецделам, фамилии его не знаю. Все они заходили в эти комнаты и видели, как арестованные стояли на стойках по несколько суток, тем более, что они же заставляли нас дежурить и не давать арестованным передышки или отдыха, т. е. чтобы арестованные не садились, а стояли на ногах».
В обзорной справке так же отмечалось, что по указанию Чистова «искусственно было создано и дело на повстанческую диверсионно- террористическую организацию, по которому было арестовано и впоследствии по решению тройки расстрелян 321 человек. За шесть месяцев работы Чистовав УНКВД по Челябинской области (29 мая 1937 — 26 февраля 1938 г.) тройка под его руководством вынесла приговоры 12 480 обвиняемым, из них 5980 человек было приговорено к высшей мере наказания.
Следует отметить, что в те годы никто не был застрахован от незаконных арестов. Беззащитными перед карательной машиной оказались и сами работники органов советской юстиции. Были арестованы прокурор области Н. С. Уманский, затем его приемники А. В. Филиппов и В. М. Ткаченко, прокуроры Копейска И. А. Грюнвальд, Челябинска И. Ф. Масленников, Магнитогорска И. П. Сорокин. В рамках дела Уманского следствие проводилось в отношение начальников отделов областной прокуратуры (прокуроров): общего надзора П. Н. Кефала, уголовно-судебного отдела М. Т. Еркина и отдела по спецделам Н. Г. Акимова.
В числе «врагов народа» оказалась и большая группа работников областного суда. Они пытались действовать в рамках закона, но были обвинены в «мягкости» при вынесении приговоров. Были арестованы председатели облсуда В. Н. Башкарев, Э. И. Домбург, расстреляны члены коллегии И. Д. Хорошавин и В. А. Бахирев. Вслед за ними наступил черед работников областной коллегии защитников — фигурантами сфальсифицированных дел стали П. Ф. Камбаров, А. И. Соколов, Н. А. Фотин, А. А. Чернецов и другие работники юстиции. Как в каком-то чудовищном калейдоскопе следователи и обвиняемые менялись местами…
Усердие майора Чистова по выполнению приказа наркома Ежова было высоко оценено. Постановлением ЦИК СССР 19 декабря 1937 г. он был награжден орденом Ленина. Его заместитель капитан госбезопасности Ф. Г. Лапшин, капитан госбезопасности Ф. К. Луговцев, заместитель начальника 3-го отделения старший лейтенант госбезопасности М. М. Чередниченко и начальник следственной части старший лейтенант госбезопасности И. Г. Ворончихин получили ордена Красной Звезды. Начальник 8-го отдела (приведение приговоров в исполнение) и, по совместительству секретарь тройки, старший лейтенант госбезопасности В. Н. Подобедов стал кавалером ордена «Знак Почета». Начальнику Варненского районного отдела НКВД младшему лейтенанту П. М. Майкову было присвоено звание «лейтенант госбезопасности» и он получил назначение на должность начальника ДТО НКВД на станции Карталы. Были отмечены и другие сотрудники.
Но вскоре ситуация в стране изменилась. Надобность в Н. И. Ежове отпала, он был освобожден от руководства НКВД, а затем и арестован. Пришедший ему на смену Л. П. Берия провел кампанию, призванную снизить накал репрессий в стране. Большая группа сотрудников, причастная к репрессиям 1937—1938 гг., сама попала в те же камеры, в которых они проводили допросы. Из числа сотрудников УНКВД по Челябинской области аресту подверглись Ф. К. Луговцев, Ф. Г. Лапшин, И. Г. Ворончихин, М. П. Петрухин, В. Г. Чернов, Н. Г. Искандеров, В. П. Пузин, А. Н. Придорогин.
В заведенном на них деле, в качестве основных подозреваемых в участие в фальсификации следственных дел в период 1937—1938 гг. проходили сотрудники УНКВД по Челябинской области: Кадкин, Сайфутдинов, Полевик, Мальцев, Долгов, Натансон, Чередниченко, Шашкин, Бритиков, Лихолет, Сердюк, Соболев, Филичкин, Гнездин, Истомин, Чернов, Блинов, Абрамов, Холкин, Абалмазов, Плюскин, Калинин, Новиков, Насонов, Анин, Крутов, Иволин, Гончаренко, Ремизов, Сенько, Широков, Жуков, Иевлев, Кондратенко, Лоскутов и Сапожников.
Большинство из них в ходе расследования получили статус свидетелей и наказаниям не подвергались. На допросах они искренне заявляли, что всего лишь «честно исполняли приказы начальства». Начальник управления Чистов официально дал установку, суть которой заключалась в том, что в процессе расследования «…много попадет невинных, но имейте в виду, что сегодня он невиновен, а являясь в потенции врагом, завтра он может быть способен на многие гнусные дела». И они беспрекословно выполняли все установки. Позицию многих оперативников выразил сержант госбезопасности Ковалев, направленный из Кургана для оказания помощи работникам областного управления в ведении следственной работы:
…Почему же я, свидетель фальсификации следствия и даже сам принимал какое-то участие, не воспротивился в свое время, не сообщил об этом вышестоящим органам. Я должен… прямо и чистосердечно заявить, я считал и считаю… все эти факты были известны руководству управления… следствие велось в самом Управлении аналогичными методами, в котором принимали участие почти все оперативные работники. Я же человек с периферии, в управление никогда не работал, а поднять голос против всех — следовательно, самому быть в 18 бараке.
Подобные опасения не были беспочвенными. В частности, как отмечается в книге О. Вепрева и В. Лютова, отказавшегося участвовать в подтасовке материалов по делу «Церковно-сектанскоповстанческой организации» сотрудника 4-го отдела УНКВД Лифанова по приказу майора Чистова арестовали. После проведенного следствия его дело было передано в трибунал войск НКВД. Помощник начальника 4-го отдела П. Крутов, задумавший «тайно добраться в Москву и рассказать в ЦК партии о творившихся на местах беззакониях», был арестован и избит.
Поэтому вполне понятно, почему часть сотрудников, чья вина была очевидной, вместо заключения, была отправлена в лагеря на должности с понижением. Вроде бы и наказаны, но одновременно и закрыли образовавшиеся прорехи в начальствующем и оперативном составе ГУЛАГа. С началом войны все они вернулись на «оперативно-чекистскую» работу.
26 июня 1940 г. военным трибуналом Уральского военного округа Ф. Г. Лапшин и Ф. К. Луговцев были приговорены к высшей мере наказания, И. Г. Ворончихин к 10 годам исправительно-трудовых лагерей и М. П. Петрухин — к 6 годам исправительно-трудовых лагерей. На одном из допросов Ф. Г. Лапшин заявил: «Были моменты, когда во мне просыпались чувства совести, стыда и раскаяния. Являлось желание рассказать об этом откровенно и прекратить творимые преступления. Но боязнь ответственности останавливала, и я опять уходил в себя. Машина продолжала работать по-прежнему».
30 августа 1940 г. определением Военной коллегии Верховного суда СССР приговор военного трибунала Уральского военного округа в отношении И. Г. Ворончихина за мягкостью наказания был отменен. Дело направлено на новое рассмотрение со стадии судебного рассмотрения. 15 ноября 1940 г. военным трибуналом Уральского военного округа И. Г. Ворончихин был приговорен к расстрелу.
Кроме того, бывший начальник Варненского районного отдела НКВД П. М. Майков, на момент ареста — начальник отделения ДТО Южноуральской железной дороги на ст. Карталы, 13 марта 1940 г. был уволен из органов НКВД «с исключением с учета». В отношении его было возбуждено уголовное дело и по приговору трибунала войск НКВД Уральского военного округа по ст. 193, пункт «б» УК РСФСР, 9 апреля 1941 г. он был приговорен в высшей мере — расстрелу.
Такая же участь постигла и начальника ДТО НКВД на Южноуральской железной дороге капитана госбезопасности Е. Э. Каневского. Вслед за ним «за необоснованные аресты» были арестованы начальник 1-го спецотдела ДТО НКВД ЮУЖД лейтенант госбезопасности В. А. Попов, начальник ДТО НКВД на станции Курган лейтенант госбезопасности Г. Г. Галкин. По окончании расследования их дела были направлены на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР. Уволен со службы был и сержант госбезопасности А. Я. Лихачев, принимавший участие в фальсификации дел на жителей Варненского района.
Судьба бывшего начальника УНКВД майора госбезопасности П. И. Чистова сложилась более благополучно, чем у его жертв. В конце февраля 1938 г. он возглавил УНКВД по Сталинской области (УССР), в начале 1939 г. на него завели уголовное дело по обвинению в участии в незаконных репрессиях, но осужден он не был. Более того, к ордену Ленина, полученному за «работу» в Челябинске, добавились орден «Знак Почета» и медаль «ХХ лет РККА», избирался депутатом Верховного Совета СССР от Челябинской области. Начало войны майор госбезопасности Чистов встретил на западной границе, где руководил строительством оборонительных укреплений. 3 сентября 1941 г. попал в плен и был освобожден войсками союзников 7 мая 1945 г.
По некоторым данным в плену вел себя не самым лучшим образом, после прохождения спецпроверки в фильтрационном лагере НКВД, взят под стражу. 27 мая 1947 г. приговором Особого совещания при МГБ СССР «за измену Родине» осужден к 15 годам лишения свободы. В июле 1954 г. условно-досрочно освобожден, последние годы проживал в Москве, где работал бухгалтером. Умер в 1982 г.
После ареста и расстрела наркома Ежова была проведена косметическая реорганизация карательной системы. В частности, в ноябре 1938 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В нем отмечалось, что проведенные в стране после убийства С. М. Кирова репрессия приняли слишком широкий размах, чем воспользовались пробравшиеся в органы НКВД «враги народа и шпионы иностранных разведок». Именно они были обвинены в незаконных арестах советских граждан и нарушениях социалистической законности. В целях борьбы с подобными проявлениями, восстанавливался прокурорский надзор за следствием и дознанием. Кроме того, ликвидировались тройки при НКВД. С конца 1938 г. предписывалось дела по подсудности направлять на рассмотрение спецколлегий областных (краевых) судов или специально созданного Особого совещания при НКВД СССР.
Многие из репрессированных в 1937—1938 гг. казаков, уже находясь в местах лишения свободы, писали письма в прокуратуру СССР, в Верховный суд, правительство и даже на имя И. В. Сталина. На них реагировали. Работники прокуратуры направляли соответствующие запросы в УНГБ и УНКВД по Челябинской области, давали поручения по проверке архивноследственных материалов, затребовали из органов местной власти характеристики. Но все эти действия проводились теми же сотрудниками, которые сами участвовали в расследование этих мифических организаций, либо их приемниками. В любом случае ответ был стандартным — признаков нарушения социалистической законности не выявлено, приговор оставить в силе. Не отменены были приговоры даже по тем производствам, которые велись сотрудниками, обвиненными в конце 1938 — начале 1939 г. в фальсификации уголовных дел по 58-й статье УК РСФСР.
Более того, в ходе следствия, бывший начальник УНКВД по Челябинской области Ф. Г. Лапшин откровенно заявил: «…Насколько мне известно, агентурных разработок в широком масштабе по белому казачеству которые бы указывали на то, что существует контрреволюционная повстанческая организация, не было. Во главе этой вскрытой повстанческой организации по казачеству и белому офицерству были поставлены секретные осведомители, Одним из осведомителей этой организации был активный белогвардеец Кокорев».
Прошли годы. Справедливость восторжествовала. Со всех фигурантов мифической «контрреволюционной казачьей белогвардейской повстанческой организации», были сняты ложные обвинения. Те, кто выжил в лагерях ГУЛАГа , вернулись домой. Тяжелые болезни быстро выкосили их ряды. Но умерли они, тем не менее, свободными и честными гражданами своей страны, власти которой отнеслись к ним так несправедливо и жестоко.